Дыбр

Мы сидим в узкой комнате, напоминающей хрущевку моего детства, но беспросветно заставленной старой мебелью.

– Ты думал, – хмыкает он, – что я уже всё?

Подразумевая не «двинулся головой», а «двинул кони».

Я этого не скрываю – да что еще можно было думать? – однако пытаюсь продолжить разговор. Когда речь заходит о деле, за которое он намеревался браться сам, перебивает меня:

– Так что, искал, кем меня заменить?

– Пробовал хомячком, не пошло́, – отшучиваюсь я.

Он, сидя по правую руку, растроганно обнимает меня за плечи:

– Э-эх, милый ты мой человек!

Расспрашиваем друг друга только о небытовых вещах. Отвечая на какой-то его вопрос, достаю удачно оказавшуюся в портфеле старую кассету VHS, протягиваю:

– Вот тут они об этом рассказывают, – и в панике понимаю, что сморозил, неловко поправляюсь: – То есть вы же и рассказываете.

Он, замерев, таращится на меня в притворном ужасе от такого идиотизма.

За ним на диванчике сидит дочь в красном платье, погруженная в свои дела (никогда ее такой не видел). Вспоминаю, что и с ней последний раз общался десятилетия назад, собираюсь что-то уточнить... но нет, не сейчас. Слишком много вопросов у нас с ним друг к другу.

Он выглядит молодо – я его помню в том возрасте, в котором сегодня сам. Второй раз за последние месяцы видимся. И каждый раз на душе радость: как хорошо, что он жив. Хоть не просыпайся.